Выше нас — одно море - Альберт Андреевич Беляев

— Не каждый же рождается таким, — со вздохом ответил один из курсантов.

— Верно, не каждый. Да не в этом дело. Он море любит, по-настоящему любит, вот в чем суть.

— А если бы мы не любили море, то уж, наверное, не пошли бы в мореходку.

Боцман задумчиво покачал головой.

— Тут годы пройдут, пока поймешь, что без моря тебе нет жизни. Алексей тоже не родился моряком. Да что там «родился». Когда он пришел на судно, его целый год кроме как салажонком никак и не называли. И имени-то его никто не знал толком. А теперь вон каким отличным моряком стал.

— Это кому как повезет! — бойко выкрикнул сидевший поодаль курсант.

Боцман нахмурился:

— «Повезет». Не дай бог, чтоб так «везло», как Алексею. Это неумные на «везет» ссылаются. На море, брат, если сам не «везешь», то тебе ни в жизнь не повезет, запомни. Так и останешься салажонком и всю жизнь будешь на подхвате или убежишь на берег. Если вам рассказать историю Алексея… Да на нем места живого нет, вот как ему везло в первый год…

Боцман засопел, разминая в руках новую папиросу, и начал рассказывать.

— Прибыл Аленушкин к нам на судно три года назад. Стояли мы тогда у девятого причала в Мурманском порту, заканчивали последние приготовления к отходу в рейс на остров Вайгач. Дело было уже под осень, погода стояла дождливая, часто штормило. Короче, рейс предстоял нелегкий, тем более что разгрузку на таких островах всегда приходится делать своими силами — там ведь нет ни грузчиков, ни причалов. В таких условиях каждый человек на счету, а у нас двух матросов не хватало по штату.

Перед самым отходом в рейс, смотрю, поднимается по трапу мальчуган, маленький, тощий, одет, прямо скажем, не по сезону: в парусиновом костюме и сандалиях. Поднялся он на борт, положил свой рюкзачок на палубу и стоит, молчит, по сторонам пугливо поглядывает. Подошел я к нему, спрашиваю строго:

— Кто такой? Почему без спросу на палубу лезешь?

Паренек торопливо подхватил рюкзак, протянул мне бумажку и сказал чуть слышно:

— Меня послали… Сказали, тут матросов не хватает…

Поглядел я — действительно, все как положено: отдел кадров направляет в распоряжение капитана судна Аленушкина Алексея для использования в качестве матроса второго класса.

Тут подошел старпом к трапу. Я докладываю: вот, мол, так и так, прибыл новый матрос на судно. Старпом прочитал направление и смотрит на меня.

— Где же матрос?

— Да вот, говорю, перед вами стоит.

Старпом поглядел на паренька, потом опять на меня и говорит:

— Ты что же, старик, шутки шутить со мной вздумал?

— Никак нет, говорю, все как есть правда. Это и есть новый матрос.

Старпом сердито оказал:

— Они там с ума посходили! Это же не детский сад, это пароход! Нам в Арктику идти, а они салажат шлют!

А мальчуган стоит, слушает и глаз испуганных со старпома не спускает.

Покричал, покричал старпом, а только выхода не было, пришлось зачислить Аленушкина в штат матросом второго класса. Было ему тогда семнадцать лет, и, кроме десятилетки, ничего он еще не видел.

Вышли в рейс. Идем по заливу, вроде бы и качки нет, а новичок наш весь позеленел, едва ноги передвигает. Вижу, подбежал к борту, отдал рыбам весь свой обед, постонал, помычал, но, однако, снова за работу принялся. Откровенно говоря, это мне понравилось: хоть и страдал тяжко, а от работы не убежал.

Вечером вызвал меня старпом к себе.

— Как там твой салажонок, жив еще?

— Все нормально, говорю. Травит, как и положено, до жвака-галса.

— Ты смотри за ним позорче, боцман. Нам его надо живым назад привезти, понял?

— Понял, отвечаю, отчего не понять. Доставим назад в лучшем виде.

До острова Вайгач шли мы трое суток. Качало не очень сильно, но Аленушкину туго пришлось. Уж так укачивался он! Одна тень зеленая осталась, ни есть, ни пить не может, глаза мутные стали, то и дело к борту бегал. Совсем было духом упал парень. В таких случаях лекарство одно — работа на палубе, да потяжелее, чтоб забыть и о качке и о болезни своей. Я и прописал ему побольше этого лекарства. Смотрю — парень стал пореже к борту бегать, в глазах живой огонек появился.

На третьи сутки привыкать начал к качке, полегче ему стало, А тут и Вайгач показался. Зашли мы в бухту Восточную, стали на якорь, спустили на воду две моторные шлюпки и начали выгрузку своими силами. Остался на палубе один бессменный вахтенный матрос — Аленушкин наш. Конечно, большой пользы от такого вахтенного матроса не было, да куда же его девать при рейдовой выгрузке? На шлюпку не пошлешь, к лебедке тем более не поставишь. Вот он и бегал от носа судна до кормы, на якорь-цепь посматривал и, как говорится, наблюдал за обстановкой.

Выгружали всю ночь. Под утро шлюпка подошла к борту судна.

— Эй, вахтенный, принимай конец! — И матрос со шлюпки бросил швартовый фалинь на палубу парохода. Аленушкин замешкался, прозевал момент и только-только успел схватить фалинь за самый кончик.

Ну, прозевал — и ладно, ему бы бросить фалинь, и дело с концом, еще раз подали бы со шлюпки. Только не догадался Аленушкин, не бросил. Вцепился в фалинь обеими руками, пытается удержать шлюпку, да разве удержишь! Шлюпка тяжелая, а быстрое течение так тащит ее вдоль борта судна, что и вдвоем без кнехта не удержать. Ну, значит, течение тащит шлюпку, шлюпка тащит фалинь, а фалинь тащит Аленушкина вдоль борта к корме.

Бежит он по палубе, глаза вытаращил, а бросить фалинь все не догадается. Со шлюпки кричат ему:

— Брось конец, салага чертова! Брось, еще раз подадим!

Только Аленушкин вряд ли в тот момент что слышал.

На кормовой палубе был у